Отрывки из книги Э. Пухоля "Таррега" // Материал предоставлен М. С. Яблоковым
[ Глава IV. Цельность ] >> [ 4. Цикл концертов ]
10
сентября 1886 года газета “Эклерер” из
Першиньяна сообщала, что Таррега дал несколько частных концертов в салонах
этого города, а также, сообщала газета, что скоро будет дан
публичный концерт.
3
декабря того же года “Диарио де Ависос” (Сарагоса) опубликовала отзыв на
концерт, данный в театре Лопе де Вега Арагонской столицы, из текста которой мы
приводим несколько строк: “Вчера у
Тарреги была достойная его заслуг публика. Театр Лопе де Вега, еще недавно
пустынный, блестяще возрожден. Прекрасные женщины, аристократические имена,
представители городских властей, общая масса, задающая тон в общем собрании,
торжественном событии, т.е. публика, которой только может пожелать артист,
чтобы подтвердить свою славу, аплодировала Тарреге с энтузиазмом. Таррега,
благодаря своему данному от Бога таланту и удивительному постоянству, поднял
инструмент на неизвестный до того уровень, преобразовывая его, облагораживая,
добиваясь новых эффектов и гармоний, о которых и не подозревали на шести
струнах, опирающихся на гриф. Таррега музыкант от природы и гитарист по воле
случая. Когда его преподаватели услышали его игру на гитаре, он занимался в
консерватории на фортепиано. Он настолько удивил их, что они посчитали
преступлением против искусства воспитывать пианиста из того, кто был великим
гитаристом. Секрет успехов Тарреги в его музыкальном образовании. Некоторым
удалось добиться техники его уровня, но его артистического чувства - никому.
При исполнении он восхищается всем, что вызывает восхищение как неизвестное,
потому что неизвестное - механизм гитары. Вы слышите, не отдавая себе отчета,
как они проявляются, превосходно чисто исполненные хроматические гаммы,
тремоло, выдерживаемые без устали на весь счет, эти легированные ноты, эти
форшлаги и морденты, эти тонкие и нежные гармонии...
10
мая 1888 года в Филармонической
академии Святой Сесилии в Кадисе состоялся концерт (программа в данном тексте не приводится - прим. Библиотека гитариста). Когда Таррега вернулся домой, в Барселону, один
из его друзей граф де Фонса, каталонский аристократ, предложил
Хунте-дель-Касино из Херины пригласить Таррегу дать концерт для членов этого
общества и своих домашних. Приглашение было принято, назначен день концерта, на
который собралось очень много публики, и который имел исключительный успех. По
окончании его, казначей от имени Хунты вручил Тарреге закрытый конверт с
купюрой в 50 песет. Граф де Фокса, знавший, как их тратили его товарищи,
отозвал в сторону казначея и спросил, сколько денег вручили. Узнав, насколько
незначительна была врученная сумма, он подошел к Тарреге и сказал: “Вы
можете минутку подождать? Я хотел бы
проводить Вас до гостиницы, но сейчас буду занят несколько минут. Как только я
освобожусь, я сразу же подойду к Вам.”
Таррега остался
беседовать с кем-то из зрителей, а его друг, устремившись навстречу
Председателю и пересекая зал, который работал даже во время концерта, принял
смелое решение: он поставил 25 песет и выиграл, удвоил ставку и снова выиграл,
повторил судьбу и снова выиграл. Так в
постоянном везении он собрал 500 песет и положив их в конверт, подозвал
казначея и сказал ему: “Отдайте это
сеньору Тарреге и извинитесь за ошибку,
что в первый раз Вы вручили ему не то, что это дополнение к первому
конверту. Через несколько минут граф подошел к Тарреге и сказал: “Извините за
опоздание. Можно мне проводить Вас до гостиницы?”
[ Глава IV. Цельность ] >> [ 5. "Англичанин" ]
Доктор
Вальтер Лекки или “Дон Гультерио”, как его по-приятельски звали испанские
друзья, был совершеннейшим оригиналом, который куда бы ни шел, везде привлекал
внимание фигурой, манерами, широкой культурой, а также своей
экстравагантностью. Ему было в это время около 50 лет. Он был среднего роста, с
типично саксонскими чертами лица, с усами и моноклем в левом глазу, с волосами,
окрашенными в белокурый цвет, с пробором посередине. Обычно он был одет в светлый пиджак с бархатным черным жилетом, с
позолоченными пуговицами, с высоким, прямым, накрахмаленным воротничком рубашки
и широким пластронным галстуком яркого цвета зерна. На голове он носил яркую
шляпу с широкими полями. Наряд его завершало широкое бесформенное пальто с
цветком в петлице и набитыми отвисающими карманами, из которого часто торчал
носовой платок таких странных цветов, как листья каких-либо овощей. Он был
человеком глубоких знаний, врач о профессии, хотя практикой не занимался. Он
говорил на семи языках, знал географию и историю всех европейских и
американских стран, в которых он побывал
на том или ином этапе своих странствий по свету. Он был очень
эрудированным в области литературы, казалось, что он знал наизусть
тексты великих произведений латинских классиков, лучших английских писателей, а
также нашего Сервантеса, Лопе, Кальдерона, Эспинеля и других великих писателей
нашего золотого века, в стиле которых ему нравилось произносить фразы и
сентенции, а также поговорки Санчо, которые он произносил более или менее к месту.
Он был богат и независим, при этом не мог примириться с покорной безмятежностью
брака. Лекки был женат 3 раза и имел 20 детей, развелся со своими двумя первыми
женами, которым перечислял щедрое содержание в соответствии с законами своей
страны. Третья жена с двумя младшими
сыновьями жила в Ницце, где был их очаг. Остальные дети, по два
человека, мальчики с мальчиками, девочки с девочками, находились в закрытых
учебных заведениях Англии, Франции и США. Сам доктор следил за своими шахтами в
Трансваале, периодически навещая детей и везде следовал за Таррегой, в компании которого ему нравилось проводить
максимум свободного времени. Если маэстро
находился в Барселоне, иногда доктор приезжал в сопровождении жены,
гораздо младше его, и двух последних отпрысков. У дона Гультерио был капризный
характер: он не был полным, скорее мускулистым и ловким, обладал большой
физической выносливостью, результатом, несомненно, его бродячей жизни. Будучи
баловнем судьбы, он иногда был непостоянным и часто непримиримым в своем явном
стремлении отличиться от других. Он обожал Таррегу, но не собирался подражать
ему, а тем более следовать его советам. “У каждого своя школа”, - часто
повторял он, - “У Тарреги своя, у меня своя”. Он знал тех немногих английских
гитаристов, которые группировались в Лондоне вокруг Регонди, скончавшегося в
1873 году и, особенно, миссис Пратен, дочь Игнасио Пельтцера, составлявших классико-романтическую династию гитары в Англии. Всему, что знал о гитаре,
он научился у миссис Пратен и особенно ему нравилась фантазия в выражении и
жесте. Он настраивал свой инструмент в ми
миноре: ми-си-ми-соль-си-ми, соответственно от сексты до примы. Аккорды
он брал большим пальцем, консонантно
скользившим по шести струнам. Он преувеличивал вибрато и когда большим пальцем
брал отдельную ноту на басовых струнах, он поднимал и отводил руку от струн с
величественным видом хозяина и господина звуков в пространстве.
При
каждом своем приезде в Испанию Лекки особенно привлекало типичное, уличное. С
этой целью он останавливался в пансионе средней категории, куда имел
обыкновение приглашать друзей и знакомых.
Каждое утро он ходил на рынок и заполнял карманы своего пальто
предметами самыми разнообразными и абсурдными, без самой элементарной
сдержанности. Боязнь испанцев показаться смешными из-за какой-нибудь экстравагантности
была ему совершенно не свойственна, и эта его обычная беззаботность постоянно
держала в тревожном состоянии тех, кто сопровождал его на улицах и в публичных
местах города. Очень часто и легко Лекки очаровывался модной среди толпы
песенкой и просил Таррегу сделать
транскрипцию, чтобы было можно исполнить ее на гитаре. Таким было происхождении стольких сарсуэл,
как например, “Бедный Вальбуэна”, “Мышь”, которые если бы ни капризы
“англичанина”, никогда ни удостоились искусства Тарреги. На него нагоняло скуку
проходить незамеченным, ежесекундно он старался обратить внимание на свое
присутствие, не особо задумываясь каким образом. В ресторане он привлекал
внимание других посторонних посетителей и разговаривал с ними на их языке. Иногда он даже осмеливался на грубые
сцены, которые обычно заканчивались
более или менее как у Розарио-де-ла-Аурора.
Однажды
Таррега пригласил дона Гультерио на экскурсию в Монсератт, чтобы показать ему
легендарную гору, интересную в геологическом отношении и очень живописную, а
также монастырь, где можно было услышать грегорианское пение той же чистоты,
что и в аббатстве Солемес. Оказавшись там, наш англичанин, соблазненный
фантастическими формами скал и воскрешая воспоминания своей спортивной, полной приключений жизни в юности, стал
подниматься по обрывистым скалам до вершины одной из них, откуда, как новый
барабан из Брука, громко стал кричать своему другу: “Эй! Таррега! Англичанам, - говорил маэстро
всегда нравилось путешествовать, исследовать. Острова, окруженные морем, гнетут
экспансивность их характера, им хочется расширить поле деятельности, досуг и
запросы любознательности. Лондон для них - синтез земного шара. Там можно
встретить все, что бывает на самых дальних широтах. Ум, стремление и воля
английского народа - это намагниченное единство, привлекающее к себе все. В
столице Англии можно встретить все или почти все, что можно купить за деньги.
Иностранец любой страны чувствует там себя как дома. Но англичанин не
утрачивает своего стремления к путешествиям, как будто бы в последних
путешествиях он забыл что-то посмотреть”.
Дон
Гультерио* был разновидностью путешественника -
фанатика гитары. После смерти Тарреги, утратив маску своих художественных
скитаний, он стал объезжать немногих знаменитых гитаристов, рассеянных по всему
миру. Он посетил Льобета в Париже, Доминго Прата в Буэнос-Айресе, Хосерину Робледо в Бразилии, Даниеля Фортеа в
Мадриде, Пепиту Рола и Ласкоса в Валенсии, автора этой книги в разных местах.
Осенью
1912 года, когда я находился в Лондоне, где меня хотел представить как
гитариста мой благородный друг, известный художник Пабло Антонио де Бехар, дон
Гультерио приехал в студию художника на Кенсингтон Гарденс, чтобы
познакомить меня с мадам Джулией Пельтцер, сестрой миссис Пратен. Через
несколько дней, 14 декабря, должен был состояться мой первый сольный концерт в
Бехштейн Холл /в настоящее время Вигмор Холл/ и дон Гультерио получил
приглашение Бехара. На концерте, когда во втором отделении программы я
закончил исполнение “Арабского
каприччио” Тарреги дон Гуальтерио встал со своего места в зале, решительно
прошел по всему проходу, подойдя ко
мне, протянул руку и громко крикнул: “Да здравствует Таррега!” И под моими
удивленными взглядами и под взглядами английской флегматичной публики, не
привычной к такой экстравагантности, вернулся и снова сел на свое место. Эта
экстравагантность иногда граничила с гротеском. Как же по другому можно
расценить тот факт, что в то время как в петлицы его грубого пальто была вставлена гвоздика, а из бесформенных
карманов торчали овощи? Или церемонную сцену преподношения жене маэстро посреди улицы букета цветов, когда он встал на колени и целовал
ее руку?
Несомненно,
что в Барселонской обстановке начала века такая фигура, как “англичанин”,
обязательно должна была вызвать скандал. Также необычным и нечастым явлением
была его страстная любовь к гитаре и фанатичное восхищение маэстро,
преодолевающие все препятствия и трудности, чтобы встретиться с ним, где бы он
не находился, только из желания послушать его. О его восхищении маэстро
свидетельствует эта дарственная надпись на фотографии, собственноручно
составленная им: “Дону Франсиско Тарреге, самому великому гитаристу этого мира
и будущего”. Что же думал со своей
стороны маэстро об этом необыкновенном человеке? Все необычное вызывало
любопытство Тарреги. Его наблюдательный и проницательный ум мог трезво судить о
существе того, что было объектом его внимания. Он чувствовал естественное
стремление открыть, понять и интерпретировать
происхождение и цель прекрасного, всего
подчиняющегося секретному и таинственному предназначению высшего
порядка, управляющего как бесконечно малым, так и бесконечно большим в мире, в
благородном стремлении приблизиться к Богу. Среди бесчисленных друзей и
знакомых Тарреги “англичанин” был особым случаем. Черты характера, обычаи,
манеры, образ мыслей, сама манера, его страсть к гитаре способствовали его исключительности. Его
реакцию невозможно было предвидеть, потому, что она обычно отличалась от
реакции других и часто оказывалась нелогичной, неудобной и даже невыносимой. Но
Таррега, видевший глубже других, нашел прекрасные стороны этого беспорядочного,
хаотичного характера. Он прощал ему все, со всем мирился. В душе Тарреги над всеми дефектами, которые
мог иметь “англичанин”, перевешивали его немногочисленные добродетели,
настолько значительные, что их было достаточно с лихвой, чтобы простить ему его
проступки. И кроме непоколебимой симпатии “англичанина” к своему другу и
фантастического преклонения маэстро, Тарреге нравилась его способность удивлять наблюдательных и критически
настроенных людей своими самыми неожиданными реакциями; особенно он хвалил
его энтузиазм и страсть к гитаре:
славное предзнаменование освящения искусства, воплощающего самую истинную испанскую
музыкальную лирику, которая утвердит свое превосходство, минуя географические,
национальные и идеологические барьеры всякого рода.
© Библиотека гитариста 2001г.
|